Путь Изгнанника

[LazyBirdie]

Часть 1

Леса здесь дышали сыростью и старой, замшелой гнилью. Туман, словно седой волк, облизывал корни сосен, а тропа, петлявшая меж болот, вела в деревушку, где мохнатые от мха избы, покосившись, будто готовились прилечь. Даккар шёл молча, плащ цвета воронова крыла развевался за ним, как тень, при свете качающихся фонарей. За спиной эльфа топал Гримуальд, оживший кобольд с кожей, напоминающей потрескавшуюся глину, и глазами-бусинками, полными вечного беспокойства.

— Опять в эту гнилую дыру, господин? — кобольд дернул за поводок упрямого пони, груженного костяными амулетами. — В прошлый раз нам чуть головы не свернули! «Нежить, мол, накличете!» А потом — «спасибо, да что ж вы раньше не пришли!» Ха-ха, типично!
Даккар не обернулся. Его лицо, бледное и остроконечное, будто высеченное из лунного света, оставалось неподвижным. Лишь золотистые ресницы дрогнули:
— Ты можешь вернуться к болотным жабам, Грим. Их болтовня тебе по нраву.
Кобольд фыркнул, поправил мешок с травами, пахнущими смертью и полынью:
— Жабы хоть честные. Не тычут вилами в спину, едва дело сделано...

В деревне их встретили закрытыми ставнями на окнах да шепотом из-за заборов. Староста, мужик с бородой, спутанной, как корни столетнего дуба, вышел вперед, жмурясь от страха:
— Т-Тэп тебя принес, колдун? Опять мертвяки шастают?
— Нет, — Даккар остановился, скрестив руки на груди. — Это я пришел, чтобы спросить: вам помощь нужна или нет?
Толпа зашепталась. Гримуальд вылез из-за спины хозяина, оскалив желтые зубы:
— Дураки! Кого боитесь? Нас?! Мы-то добрые... Ну, почти. Мертвецов в землю запихиваем, чтоб вам спокойно спать. А вы — «ой, эльф проклятый!» Да вы бы без него...
— Заткнись, Грим, — Даккар взмахнул рукой. Кобольд схватился за горло, силясь выдавить звук, но лишь закатил глаза. Эльф повернулся к старосте: — Ведьмино болото. Кто полез туда в последний месяц?
Толпа ахнула. Бабка в платке вытолкнула вперед парнишку с лицом, белым от ужаса:
— Ванька... Он грибы собирал! Да говори же, дурак!
— Я н-ничего! — Ванька упал на колени. — Только... камень нашел! Красивый, с узорами! А потом... голоса...
Даккар вздохнул. Всегда так: любопытство, страх, проклятие. Цикл, старый как мир.
— Веди, — бросил он. — Пока не стало хуже.

Болото чавкало под ногами, словно живое. Туман цеплялся за одежду, шепча на забытом языке. Ванька дрожал, указывая на полузатопленную пещеру. У входа — камень, покрытый рунами, похожими на сплетение змей.
— Здесь... — прошептал парень. — Они приходят ночью... Скелеты в ржавых кольчугах. Стражники, говорят, князя Гостомысла...
Гримуальд фыркнул:
— Ох уж эти князья! Вечно им покоя нет. То золото закопают, то кости лезут...
Даккар коснулся камня. Холод пронзил пальцы, в ушах зазвучал вой. Тёмная магия — древняя, зацикленная на боли.
— Уходите, — приказал он. — Оба.
Когда шаги затихли, эльф закрыл глаза. Слова заклинаний, острые как клинки, поползли по воздуху. Земля заходила ходуном. Из пещеры выползли тени — скелеты с мечами, обвитые болотными травами. Их глазницы полыхали синим.
— Слуги тьмы! — Гримуальд прыгнул за валун. — Господин, они ж нас...
— Молчи, — Даккар шагнул вперед. Его руки вспыхнули черным пламенем. — Вы незваные гости здесь. Пора домой.
Скелеты ринулись в атаку. Эльф взмахнул пальцами — и тени из-под его ног ожили, сплетаясь в цепи. Мертвецы застыли, кости скрипели в тисках тьмы. Заклинание Даккара нарастало, смешивая эльфийские слова со староканийскими проклятиями. Воздух звенел, как натянутая струна.
— Êav! Epägītæ! — его голос гремел. — Ложись, прах, не тревожь живых!
Скелеты рассыпались в пыль. Камень треснул, испуская крик, похожий на плач ребенка. Тишина.
Гримуальд высунулся:
— Все? Или сейчас баба Яга вылезет?
Даккар упал на колено, дыхание прерывисто. Темная магия высасывала силы, но это была цена.
— Камень... был могилой стражника, — проговорил он. — Его душа привязана к кладу. Глупость... порождает чудовищ.
Кобольд подбежал, суя в руки хозяина флягу с отваром:
— Пей, а то помрешь тут. А кто мне заплатит за страдания?
Эльф усмехнулся. Всегда один и тот же спектакль.

На обратном пути деревня встретила их молчанием. Староста сунул Даккару мешок с монетами, не глядя в глаза. Эльф бросил его Гриму:
— Купи себе новую куртку. Эта воняет болотом.
— О, великодушие! — кобольд захихикал. — А вы, люди, хоть «спасибо» скажите! Он же...
— Не надо, — Даккар повернулся к лесу. — Они не для этого платят.
Он ушел, не оглядываясь. За спиной шептались: «Колдун... нежить... демоны...». Гримуальд догнал его, бормоча:
— И зачем мы им помогаем? Нас же сроду не полюбят.
Даккар остановился. Где-то вдалеке кричала иволга, словно насмехаясь.
— Любовь — бардам, — сказал он. — Наша работа — чтобы у них была возможность их сказки петь.
Туман сгущался, поглощая фигуры. Где-то в чаще завыл ветер — костяной, холодный, но уже бессильный.

[LazyBirdie]

Часть 2

Дождь стучал по крыше таверны «Пьяный тролль» так назойливо, будто хотел выбить воспоминания из головы. Даккар сидел в углу, пальцы сжимали кубок с дешёвым вином. Пахло влажной шерстью, дымом и тоской. За соседним столом мужики косились на него, шептались: «Эльф проклятый... кости шевелит...». Гримуальд, его кобольд-слуга, грыз куриную ногу, бросая на них презрительные взгляды.
— Не бойтесь, дуболомы! — фыркнул он, крошки летели во все стороны. — Сегодня он только вино шевелит. И то, не очень успешно.
Даккар не ответил. Дождь, шепот, запах сырости – всё это тянуло его назад. В теплые, залитые светом залы Магической Академии на аллоде Стеллара. Туда, где всё началось.
Стеллара. Зачарованная Роща Академии.
Молодой принц Даккар ди Дазирэ шел по сияющим коридорам из лунного камня. Вокруг порхали светлячки-духи, смеялись эльфийские юноши и девы в белоснежных мантиях. Он был одним из них – наследник великого Дома, подающий надежды в энтропической магии. Но его манил другой коридор. Узкий, темный, пахнущий пылью и старым пергаментом. Дверь в конце была отмечена знаком скрещенных костей – Архив Запретных Знаний.
— Принц Даккар? – Голос профессора Эдгара, древнего как камни Стеллары, прозвучал за спиной. – Сюда ходят лишь те, кого уже не спасти. Или те, кто считает себя сильнее запрета.
Даккар обернулся. Глаза старого мага были как две щели в скале – темные, непроницаемые.
— Я хочу знать, профессор. Почему мы боимся этой части магии? Почему смерть – табу? Разве понимание конца – не ключ к пониманию жизни?
Эдгар усмехнулся, сухое лицо сморщилось:
— Цинизм для юнца. Но... заходи. Покажи, на что способен твой королевский ум.
Пыльные фолианты оживали под его пальцами. Свитки Тэпа, Хроники Тенистого Пламени, Диалоги с Бездной. Магия смерти оказалась не грязной возней с костями, как пугали няньки. Это была... геометрия души. Точная, холодная, безупречная в своей логике. Он видел астральные нити, связывающие дух и плоть, учился их распутывать, переплетать заново. Он находил изъяны в защитных кругах старших магов, исправлял их мыслью. Он понимал.
Но понимание не принесло почета. Шепот следовал за ним:
— Некромант...
— Падальщик душ...
— Осквернитель... Позор Дома ди Дазирэ!
Даже друзья отдалились. Их лица, прежде открытые, теперь кривились брезгливой маской. Магия Стихий была чиста и благородна. Магия Смерти – удел париев.

Тронный зал дворца Дазирэ. Прошло пять лет.
Даккар стоял перед отцом. Король Луи ди Дазирэ сидел на троне из светлого эльфийского дуба, но казался вырезанным из льда.
— Лучший ученик Архива Запретных Знаний, — голос Луи был тихим, как скольжение кинжала по шелку. — Гордость профессора Эдгара. Позор нашего Дома.
— Я не осквернял могил, отец. Я изучал. Я контролирую.
— Контроль? — Луи встал, его мантия шелестела, как змеиная кожа. — Люди видят не контроль, Даккар! Они видят страх. Они видят кости, шевелящиеся в темноте. Они видят нарушение самого священного – покоя мертвых. Ты будешь изгоем. Проклятием. За тобой полетят слухи, как вороны за падалью. Никто не протянет тебе руки, не назовет другом. Лишь страх и ненависть. Ты обречешь себя на одиночество. И наш Дом – на презрение.
Холодные слова падали, как камни. Даккар чувствовал, как его собственная гордость – холодная, эльфийская – превращается в броню.
— Значит, Дазирэ предпочитает невежество знанию? Боязнь – силе? — спросил он с ледяной вежливостью.
— Мы предпочитаем выживание, сын. Отрекись. Сожги эти книги. Займись светлой магией. Или... — Король не договорил, но в воздухе повисло несказанное: Или уйди.
Дверь в боковую галерею приоткрылась. Появилась Лукреция ди Дазирэ. От нее пахло дорогими имперскими духами и чем-то чужим – запахом любовника-человека, генерала Империи, о котором шептались при дворе. Ее глаза, золотистые и острые, как янтарные клинки, скользнули по сыну, потом по мужу.
— Луи, перестань читать проповеди, — ее голос был сладок, как яд. — Мальчик нашел то, в чем он силён. Сила, даже тёмная, всегда полезна. Особенно когда её боятся. — Она подошла к Даккару, коснулась его щеки прохладными пальцами. — Иди своей дорогой, принц. Пусть они шипят. Страх – это тоже власть. А власть... она всегда права.
Ее слова не были поддержкой. Это была сделка. Его сила – ее инструмент. Но в тот момент, на фоне ледяного осуждения отца, они прозвучали как единственное признание.

Настоящее. Таверна "Пьяный тролль".
Даккар отпил вина. Оно было кислым, как его мысли. Он ушел той же ночью. Не как принц, а как изгой. Стеллара, её сияющие шпили и лицемерные мудрецы, остались позади. Отец оказался прав: его боялись. Презирали. Плевались при виде. Мать... мать использовала его талант в своих интригах...
— Господин? — Гримуальд ткнул его локтем, прервав поток горечи. — Мужики говорят, на болоте опять огоньки блуждают. Мертвяки, видимо. Скулили, но денег сулят. Пойдем? А то опять на вилы нарвёмся.
Даккар встал. Плащ цвета воронова крыла упал на плечи тяжело, как доспехи. Он бросил на стол монету.
— Пойдем, Грим. — Его голос был глух, лишенный эльфийской певучести. — Кто-то должен укладывать кости спать. Даже если за это платят страхом и медяками.
Он вышел под дождь. Ветер выл в трубах, как неупокоенный дух. Впереди было болото, холод, враждебность живых и вечный шелест костей под ногами. Он выбрал этот путь сам. Дорогу запретного знания. Дорогу страха. Дорогу, где единственной наградой было молчаливое упокоение мертвых и горькое знание, что отец, в своей слепой заботе о репутации, предвидел всё. Но он шел по ней. Потому что кто-то должен был это делать. Потому что в этом был его выбор. Его проклятие. Его долг. Его одинокая, костяная правда в мире, сотканном из света, лжи и страха.

[LazyBirdie]

Часть 3

Болотная тишина была обманчива. Ветер шевелил тростник, издавая звук, похожий на скрип несмазанных тележных колес. Даккар стоял на краю топи, где черная вода сливалась с серым небом. Перед ним, в кольце обугленных пней, копошились три фигуры. Не упыри, не скелеты – хуже. Гнилики. Твари, слепленные из тины, гниющих корней и останков утопленников. Они чавкали, вытягивая студенистые щупальца к связанной девушке на крошечном островке посреди трясины. Ее плач был тихим, безнадежным.
— Эге-гей, господин! — прошипел Гримуальд, прячась за спиной эльфа и дергая его за плащ. — Это ж гнилики! Воняют хуже моих носков после недели в сапогах! Может, обойдем? Девчонка, гляди, уже наполовину в трясине… Не вытащим, и сами увязнем.
Даккар не ответил. Его пальцы уже чертили в воздухе сложные знаки, холодная магия сгущалась вокруг них, заставляя замерзнуть капли воды на плаще. Он слышал их – слабые, искаженные боливом эхо душ, вмурованных в эту гниющую плоть. Безмолвный крик о прекращении муки.
— Æenebricolŧ šöv æmbrû Ţnvolvänï! — его голос, низкий и властный, разрезал болотный хор. Тени у его ног ожили, сплетаясь в черные, как деготь, жгуты. Они метнулись к гниликам, впиваясь в их студенистые тела.
В этот момент из чащи вышел он.
Человек в белоснежных, невероятно чистых для этих мест одеждах священника. На груди – сияющий символ Света. Молодое лицо, обрамленное темной бородкой, дышало фанатичной убежденностью. В руках – посох с кристаллом, излучавшим мягкий, теплый свет.
— Стой, осквернитель! — голос священника зычно прогремел, заставив Гримуальда подпрыгнуть. — Отойди от невинной и сих порождений скверны! Сила Света упокоит их!
Даккар даже не обернулся. Его жгуты сжимались, вытягивая из гниликов клубы черного пара – концентрированную боль и ненависть. Твари завыли, корчась.
— Опоздал, праведник, — бросил через плечо Даккар, не прерывая работы. — Они уже не «порождения». Они – нежить. Им нужен покой, а не твое светопреставление.
— Ты говоришь с ними языком Тьмы! — священник поднял посох. Кристалл вспыхнул ярче, ослепительно. Луч чистого света ударил в ближайшего глилика. Тот завизжал, зашипел, его гниющая плоть дымилась, но… не умирал. Лишь корчился в еще большей агонии. Девушка на островке вскрикнула от ужаса. — Видишь?! Твоя мерзкая магия лишь усиливает их страдания!
— Нет, — холодно ответил Даккар. — Твоя – продлевает. Ç̈h Ťuollâṭ ê Œđïm!
Последняя команда эльфа была как удар хлыста. Черные жгуты сжались в кулаки тьмы. Гнилики не рассыпались в прах. Они… схлопнулись. Беззвучно, быстро, как мыльные пузыри. Оставив лишь лужицы черной жижи и тихий, почти благодарственный вздох, унесенный ветром. Магия Даккара не убивала – она развязывала узлы, освобождая то, что было насильно удержано.
Он шагнул по внезапно затвердевшей тени к островку, перерезал веревки на запястьях девушки. Та смотрела на него с ужасом, отползая.
— Беги, — коротко бросил он. — Пока болото не передумало.
Девушка сорвалась с места, умчавшись в сторону деревни. Священник подошел, его лицо пылало гневом и праведным отвращением. Белые одежды были забрызганы черной грязью.
— Ты… ты колдун! Чернокнижник! — он тряс посохом перед лицом Даккара. — Ты использовал силы Тьмы на глазах у слуги Света! Я, Отец Иларион, обвиняю тебя в темном чародействе и сношениях с нечистью! Ты предстанешь перед судом старосты!
Гримуальд вылез из-за спины:
— Ага, ага! А кто девку спас, а? Кто этих вонючек успокоил? Твой светящийся фонарь только поджарил их, как колбасу на огне! А господин – бац, и готово! Чисто, аккуратно…
— Молчи, тварь! — Иларион побагровел. — Ваша «чистота» – смрад в ноздрях Света! Вяжите его!
Из кустов вышли два здоровенных деревенских парня с вилами. Они смотрели на Даккара со смесью страха и ненависти, подогретой речами священника. Эльф вздохнул. Он мог бы разметать их тенями. Но тогда он стал бы тем чудовищем, которым его они и считали. Он опустил руки.
— Ладно, Грим, — сказал он кобольду. — Не дергайся. Поиграем в пленников.

Тюрьма в деревне Гнилушки была простой: сырой подвал под кабаком, с решеткой вместо двери и соломой на полу, пахнувшей мочой и отчаянием. Даккар сидел, прислонившись к холодному камню. Гримуальд метался по клетке, как звереныш в ловушке.
— Идиоты! Бревна! — он шипел в сторону решетки, за которой дежурил один из парней. — Его святейшество ссыт светом – и все в восторге! А нас – в яму! Да я им покажу… я им такие грибы на огороде взращу, что…
— Замолчи, Грим, — Даккар закрыл глаза. Он слышал – далеко, за стенами. Глухой, ритмичный стук. Как будто кто-то долбил землю тупым топором. Стучало много кого. — Они идут.
— Кто? — кобольд замер.
— Те, кого твой светлый друг не смог или не захотел упокоить по-настоящему. — Даккар открыл глаза. В них не было страха. Была усталая готовность. — Старое кладбище за околицей. Земля там… неспокойна. И пахнет горечью полыни. Знакомая горечь.
Гримуальд побледнел (насколько это было возможно для его зеленоватой кожи):
— Ведьма? Та, про которую бабы у колодца трещали? Дарья-Кудесница, что сбежала в лес после того, как ее парня на охоте медведь ****ал?
Даккар кивнул. Стук усиливался. Теперь к нему добавился скрежет, вой и… тихий, пронзительный смех, плывущий по ветру. Смех, полный безумия и мести.
Сверху, в кабаке, началась паника. Крики, топот, звон разбитой посуды. Отец Иларион кричал что-то о вере, о силе Света, о молитве. Его голос дрожал.
Затем стена подвала с противоположной стороны от решетки взорвалась.
Не грохотом динамита, а жутким, влажным хлюпом, будто огромный нарыв прорвало. Внутрь хлынули потоки жидкой грязи, кости, обрывки саванов и… они. Десятки их. Скелеты в гнилых лохмотьях, упыри с клочьями кожи на костях, что-то огромное и бесформенное, сотканное из могильной глины и корней. Впереди них, стоя на груде обломков, была она. Дарья. Вернее, то, во что она превратилась. Лицо – маска безумия, глаза горели зеленым огнем, волосы – живые змеи из болотной травы. В руке – костяной посох, увенчанный светящимся черепом. От нее пахло смертью и дикой полынью.
— Жииииииииииииивые! — проскрежетал голос, звучавший как сотни голосов одновременно. — Отдайте долг! За Петра! За всех!
Стражник у решетки орал, обмочившись, и метнулся к лестнице. Упыри ринулись за ним.
Даккар встал. Спокойно. Даже слишком спокойно. Его руки уже были в движении, описывая в сыром воздухе сложные, стремительные руны. Тьма ответила ему немедленно, жадно.
— Šuḷguríḅ ŝīrtȧ æinimairef! — его голос громыхнул, как удар грома в замкнутом пространстве. — Ложись!
Черные молнии, холодные и беззвучные, ударили из его ладоней. Они не сжигали – они разрушали связи. Скелеты, только что готовые разорвать бегущего стражника, рассыпались в прах, словно подкошенные. Упырь, уже вцепившийся когтями в ступеньки, замер, его злобный оскал сменился внезапным, почти умиротворенным пустым взглядом, прежде чем он рухнул, превращаясь в безвредную кучку костей и тряпок. Глиняное чудовище заколебалось, его форма поплыла.
Ведьма завизжала от ярости. Ее посох взметнулся, испуская волну зеленого, ядовитого пламени. Оно ударило в черный барьер, который Даккар мгновенно выстроил перед собой и Гримуальдом. Огонь шипел, разбиваясь о непроницаемую тьму.
— Ты! — завыла ведьма, ее зеленые глаза полыхали ненавистью, узнавая в нем того, кто понимал. — Темный! Мешаешь!
— Успокойся, Дарья, — сказал Даккар, его голос был странно мягким, но несущим неоспоримую власть. Он шагнул вперед, сквозь свой барьер, как сквозь воду. Его рука, окутанная черным сиянием, протянулась к посоху. — Петр давно ушел. Его боль кончилась. Упокойся и ты. Ȇcēïuq ẗe ȇcēïuqer. Покой.
Он коснулся костяного навершия посоха. Зеленый огонь погас. Глаза ведьмы расширились, безумие в них дрогнуло, сменившись на мгновение старой, человеческой болью и изумлением. Потом свет в них погас. Она рухнула беззвучно, как тряпичная кукла. Ее тело начало быстро разлагаться, превращаясь в прах и болотную тину. Оставшаяся нежить, лишенная воли хозяйки, замерла и посыпалась костями.
Тишина. В пыльном воздухе плавала только лунная пыль, пробивавшаяся через дыру в стене, и запах тлена, быстро вытесняемый свежим, холодным ветром с болота.
Наверху стихли крики. На лестнице показались бледные лица. Староста, Отец Иларион, чьи белые одежды были порваны и запачканы сажей, несколько мужиков с топорами. Они смотрели на Даккара, стоящего среди груды рассыпавшихся костей и праха, на руины стены, на спокойно жующего какую-то корешку Гримуальда. Страх в их глазах был все тем же. Но теперь к нему примешивалось нечто иное. Шок. Непонимание. Стыд.
— Вы… вы… — начал Отец Иларион, пытаясь найти гнев, но в его голосе была только опустошенность. Его посох больше не светился.
— Освободил нас, — пробормотал староста, глядя на дыру в стене. — Чудом…
— Не чудом, — Даккар стряхнул с рукава пыль. Его голос был усталым, как всегда. — Работой. Грязной, темной, но необходимой. — Он посмотрел прямо на Илариона. — Твой свет красив, священник. Он греет души. Но он не тушит тьму. Он лишь показывает, где она. А тушить… приходится другим методам. Иногда – грязными руками.
Он шагнул через груду костей к пролому в стене. Гримуальд поспешил за ним.
— Стой! — крикнул Иларион, но голос его дрогнул. — Ты… ты все равно чародей! Темный!
Даккар не обернулся. Он вышел на холодный ночной воздух. Луна освещала разрушенную деревню, крики раненых, следы хаоса. И кладбище за околицей, теперь окончательно спокойное.
— Да, — сказал он в пустоту, зная, что священник слышит. — Я чародей. Темный. И пока есть такие вот Дарьи, такие кладбища и такие священники, что лечат светом ожоги от факелов, которыми жгут ведьм… моя работа не закончится. Платите или нет. Благодарите или нет. Боитесь или нет.
Он пошел прочь от Гнилушек, его черный плащ сливался с ночью. Гримуальд покосился на него:
— А мешочек с деньгами? Хотя бы за девчонку с трясины? Староста, гляди, дрожит еще…
— Оставь, Грим, — Даккар ускорил шаг. — Здесь заплатят страхом и шепотом за спиной. Этого всегда хватает. В других местах… в других местах, может, дадут медяк. На вино. Чтобы было чем запить эту… светлую правду.
Они растворились в предрассветном тумане, оставив за спиной деревню, руины, священника, сжимающего потухший посох, и горький осадок от понимания, что их спаситель был именно тем, кого они бросили в яму. И что ясный свет дня, который скоро наступит, не смог бы сделать того, что сделала холодная, беспощадная тьма.

[LazyBirdie]

Часть 4

Дорога была серой лентой, вьющейся меж бескрайних, угрюмых лесов и болот, что чавкали по обочинам, словно голодные твари. Даккар шел неторопливо, его черный плащ сливался с сумерками, наступавшими рано в этих северных краях. Гримуальд брел позади, ворча на промозглый ветер и натертые лапы. Тишину нарушал лишь скрип колес да лязг доспехов, доносящийся из-за поворота.
Из тумана вынырнул отряд. Человек десять стражников в добротных, хоть и потертых кольчугах, с угрюмыми лицами. В центре – крытая повозка с гербом на боку: вздыбленный серебряный олень на червленом поле. Рядом с повозкой верхом на вороном жеребце ехал мужчина лет сорока. Князь. Это читалось во всем – в прямой осанке, в жестком взгляде серых глаз, в дорогом, но практичном меховом кафтане. Адриан Валирский. Даккар узнал герб.
Занавеска повозки откинулась. Оттуда выглянуло лицо. Юное, ослепительно живое посреди унылого пейзажа. Каштановые кудри, сбегавшие из-под меховой шапочки, большие, темные глаза, полные любопытства и капельки страха. Полные губы приоткрылись от удивления. Светлана Валирская. Восемнадцать лет, и вся ее пышная, соблазнительная фигура, щедро очерченная теплой дорожной шубой: большие бедра, высокая грудь, тонкая талия, казалась вызовом серости и холоду. Она увидела Даккара – высокого, бледного эльфа в черном, с отрешенным лицом и странной аурой холода – и вздрогнула, отшатнувшись внутрь.
– Что за препятствие? – Голос князя Адриана был резок, как удар хлыста. Он придержал коня, окидывая Даккара и Гримуальда оценивающим, недружелюбным взглядом. Стражники насторожились, руки легли на рукояти мечей. Кобольд немедленно юркнул за спину Даккара.
– Дорога общая, княже, – спокойно ответил Даккар. Его эльфийский акцент делал речь певучей, но холодной. – Идем своим путем.
– Судя по облику, путь ваш лежит прямиком на виселицу, – процедил Адриан, презрительно оглядывая скромную одежду Даккара. Он не видел знаков королевского дома Дазирэ, скрытых под плащом. Видел странного, возможно опасного бродягу. – И что это за тварь за тобой прячется?
– Я – Гримуальд, почтенный слуга благородного господина Даккара, укротителя нечисти и знатока древних рун! – выпалил кобольд, высовывая голову. – А вы, я смотрю, князь местный? С дочкой путешествуете? Красивая девица, ничего не скажешь! Прямо яблочко!
– Молчать, уродец! – рявкнул один из стражников. Светлана снова выглянула, ее взгляд скользнул по Даккару с испуганным интересом.
– Отец, – ее голос был мелодичным, как звон колокольчика. – Лес впереди… Говорят, там разбойники. Может… может, они пойдут с нами? На всякий случай? – Она кивнула в сторону Даккара. Ее глаза встретились с его серебристо-холодными. Она быстро отвела взгляд, слегка зардевшись.

Адриан поморщился. Лес – Чернолесье – действительно пользовался дурной славой. Несколько отрядов купцов там пропали без вести. Мысль пускать в свою свиту подозрительного эльфа и его крысовидного слугу ему претила. Но вид дочери, ее скрытый страх… и предчувствие чего-то недоброго, витавшего в воздухе, заставили его кивнуть с плохо скрытой досадой.
– Ладно. Идите сзади. Попробуете что-либо сделать не то – прикажу застрелить из арбалета как бешеных псов. Понятно, голодранцы?
Даккар лишь слегка склонил голову. Гримуальд фыркнул: «Голодранцы… ого!». Они присоединились к хвосту отряда.
Дорога нырнула под сень вековых сосен и елей. Лес стоял мрачный, молчаливый. Солнечные лучи с трудом пробивались сквозь хвойную чащу, оставляя на земле призрачные пятна. Воздух был густым, пахнущим хвоей, гнилью и… чем-то еще. Металлическим. Кислым.
Светлана то и дело откидывала занавеску повозки. Сначала ее взгляд лишь украдкой касался Даккара, идущего рядом. Потом она начала задавать вопросы, робко, сквозь окно:
– Эльф… Даккар, да? Почему вы… так одеты? Все в черном? Это… в честь вашей магии?
– Цвет практичен, – сухо ответил он. – Не пачкается.
– А… а вы правда укрощаете нечисть? Это страшно?
– Иногда страшно ей. Иногда – мне.
Ее смех, звонкий и неожиданный, разорвал лесную тишину.
– Вы странный! Но интересный!
Она стала выходить из повозки, чтобы идти пешком рядом с ним под предлогом размять ноги. Ее движения были плавными, соблазнительными, она ловила его взгляд, улыбалась, качая бедрами. Расспрашивала про эльфийские земли, про звезды, про магию. Ее интерес был искренним, смешанным с юношеским кокетством и жаждой приключений. Даккар отвечал сдержанно, но его ледяной взгляд иногда смягчался, задерживаясь на ее сияющем лице, на каштановых волосах, перехваченных лентой. Гримуальд хихикал себе под нос.
Князь Адриан наблюдал за этим с нарастающим гневом. Его дочь, княжна крови, кокетничает с каким-то бродячим эльфийским колдуном! Наконец, он не выдержал. Резко осадив коня, он встал между Светланой и Даккаром.
– Дочь! В повозку! Немедленно! – его голос гремел, заставляя стражников вздрогнуть. – Ты забываешь свое достоинство! И ты, – он повернулся к Даккару, тыча пальцем, – держись от нее подальше! Понял, голодранец? Твоя грязная магия и твои мысли ей не пара! Следующее вольное слово – и я велю вырвать тебе язык!
Светлана вспыхнула: «Отец! Он же ничего…». Но Адриан лишь грубо толкнул ее к повозке. Она вскочила внутрь, хлопнув занавеской. В ее глазах блестели слезы обиды. Даккар встретил взгляд князя. Ни тени гнева, лишь холодное, бездонное спокойствие.
– Ваша дочь задавала вопросы. Я отвечал. Ничего более, княже Валирский.
– Молчи и иди! – буркнул Адриан, разворачивая коня. Лес вокруг сгущался, становился все мрачнее. Тот самый кислый, металлический запах усилился.

Они нашли их через час. Вернее, нашли то, что осталось.
Сначала это был запах. Не просто крови – целой бойни. Густой, сладковато-противный, витающий в воздухе мертвым туманом. Потом – мухи. Мириады, гудящие черным облаком. И наконец – картина.
Поляна. Она была завалена обломками разбитой повозки, разорванными тюками товаров. И телами. Вернее, тем, что когда-то было телами. Это не было похоже на работу людей или зверей. Это было… измельчение. Кусья мяса, размазанные внутренности, раздробленные кости, разбросанные, как щепки. Стражники побледнели, некоторые отвернулись, сдерживая рвоту. Светлана, выглянув из повозки, вскрикнула и упала в обморок. Адриан спрыгнул с коня, лицо его стало землистым, рука сжимала эфес меча до побеления костяшек.
– Что… что за тэповщина? – прохрипел он.
Даккар обошел поляну, его взгляд был холодным и задумчивым. Он щупал землю, рассматривал клочья одежды, сломанное оружие. Гримуальд прятался у его ног, дрожа.
– Разбойники, – констатировал Даккар. – Те самые, что грабили купцов. Видимо, последние их жертвы. – Он указал на обрывки богатой одежды под колесом повозки.
– Кто ТАК убивает? – один из стражников, видимо, сержант, с трудом выдавил из себя.
Тут раздался стон. Из-под кучи окровавленных тряпок и щепок выполз человек. Вернее, то, что от него осталось. Ноги ниже колен отсутствовали, одна рука была оторвана, живот разворочен. Лицо, покрытое кровью и грязью, искажено нечеловеческой болью.
– Ч-чудовище… – прохрипел умирающий, его глаза, полные безумия и ужаса, метались. – К-костяное… Проснулось… Мы… купцов… тут… кровь… невинных… на камень… древний… лилась… Оно проснулось! Господи… оно из костей… из всех костей… живое… жрет… рвет… – Он захлебнулся кровью, выходящей изо рта. – Бегите… пока… не… спустилась… ночь… Оно… придет… за… свежим… мясом… – Последнее слово превратилось в кровавый пузырь. Он затих.
Мертвая тишина повисла над поляной. Даже мухи замолчали на мгновение. Стражники переглядывались, в их глазах читался животный страх. Князь Адриан побледнел еще больше.
– Что он сказал? Камень? Костяное чудовище? – Он повернулся к Даккару. – Ты… ты колдун. Знаешь, что это?
Даккар встал. Его лицо было непроницаемым, но в глазах мелькнуло понимание и тревога.
– Знаю. Древний страж. Пробужденный пролитием невинной крови на место его заточения. Он не остановится. Ему нужна жизнь, чтобы заглушить вековую боль и ненависть. Надо уходить. Быстро. До ночи.
Адриан не стал спрашивать больше. Он приказал поднять Светлану, которая пришла в себя, но была бледна как полотно и молчала, дрожа, затем сказал развернуть повозку и двигаться обратно рысью. Но лес, словно живой, сомкнулся за ними. Знакомые тропы терялись, они блуждали. Туман сгущался. Солнце клонилось к закату, окрашивая верхушки деревьев в кровавые тона. Все понимали – они не успеют. Полночь приближалась.

[LazyBirdie]

Часть 5

Оно пришло ровно в полночь.
Сначала завыл ветер. Не просто завыл – он заскрежетал, засвистел, словно тысячи костяных дудочек. Потом земля затряслась. Из тумана, сгустившегося в непроглядную стену, вышло… оно.
Чудовище. Три метра ростом, сплетенное из тысяч костей – человеческих, звериных, каких-то неведомых существ. Кости скрепляла какая-то черная, живая смола, пульсирующая зловещим светом. На месте головы – огромный череп какого-то доисторического зверя с пустыми глазницами, пылающими холодным, синеватым огнем. Руки-костяные хваталки с крючьями вместо пальцев. Оно двигалось неловко, скрежеща, но невероятно быстро. От него несло леденящим холодом и запахом старой могилы.
– ЩИТЫ! – заорал сержант. Стражники, дрожа от ужаса, но вымуштрованные, сомкнули ряды перед повозкой и князем, который вытащил меч, отталкивая Светлану назад. – КОПЬЯ!
Чудовище издало звук – не рев, а скрежещущий визг, от которого кровь стыла в жилах. Оно ринулось вперед.
Бой длился мгновения. Копья ломались о костяную броню, как спички. Щиты крошились под ударами костяных кулаков. Кости чудовища оживали, отрывались, летели, как стрелы, впиваясь в тела стражников. Один человек был буквально разорван пополам. Другой – проткнут насквозь острой берцовой костью. Сержанта чудовище схватило за голову и… сжало. Череп хрустнул, как орех. Кровь и мозги брызнули на стволы деревьев.
Адриан Валирский, старый воин, бросился вперед с яростным криком. Его меч, скованный из отличной стали, со звоном ударил по ребру твари.

И… застрял. Черная смола обволокла клинок, потянув его к себе. Костяная лапа метнулась, как клешня. Князь успел отпрыгнуть, но крюк впился ему в бок, разрывая кольчугу и плоть. Адриан рухнул с глухим стоном, хлынувшая кровь окрасила лесную подстилку в черный цвет в лунном свете.
– ОТЕЦ! – закричала Светлана, бросаясь к нему. Но костяная лапа чудовища была уже над ней. Пустые глазницы пылали холодным огнем, безгубый рот черепа растянулся в жуткой ухмылке. Она вскрикнула, закрывая лицо руками.
В этот момент между ней и чудовищем возникла черная стена. Невидимый барьер. Костяной кулак ударил по нему с оглушительным грохотом, как по наковальне. Барьер треснул, но выдержал.
Даккар стоял рядом, руки его были подняты, пальцы искривились в сложных знаках. Лицо искажено напряжением. Его черный плащ развевался в незримом вихре магии.
– Ënebrâ Ṁütuḳ Ȩnviolabïl Ṭïns! – его голос прозвучал громовым ударом. Тени у его ног взметнулись, как копья, впиваясь в ноги чудовища, пытаясь сковать. – Грим! Князя! Живо!
Кобольд, дрожа, но послушный, бросился к истекающему кровью Адриану, стащив с себя пояс, чтобы сделать жгут.
Чудовище взревело от ярости. Оно рванулось, сломав тенистые оковы. Костяная лапа снова ударила по барьеру Даккара. На этот раз он не выдержал, рассыпавшись черными искрами. Сила удара отбросила Даккара назад. Он упал на колени, из носа хлынула кровь.
Чудовище схватило Светлану. Его костяные пальцы сомкнулись вокруг ее талии, поднимая в воздух. Она завизжала от боли и ужаса. Существо развернулось и скрылось в тумане, унося свою добычу. Его скрежещущие шаги быстро затихли в глубине леса.
Даккар поднялся, стирая кровь с лица. Его глаза горели холодным огнем, почти таким же, как у чудовища, но человеческим. Яростью. Решимостью.
– Грим! – его голос был хриплым, но твердым. – Останови кровь. Держи его в живых. Любой ценой. Я вернусь.
– Куда?! – запищал кобольд, из последних сил перетягивая рану Адриана, который стонал, теряя сознание. – Оно же ее уже…
– Она жива! – перебил Даккар. Он уже шагал в туман, в направлении, куда утащили Светлану. Его силуэт растворился во мгле. – Оно хочет свежего мяса… но сначала – ритуал. У меня есть время.

Он шел по следу. Не физическому – следу страха, боли, молодой жизни, которую тварь уносила в свое логово. Темная магия вела его, как путеводная нить, сквозь хаос тумана и гниющих деревьев. Он чувствовал ее страх – острый, чистый, пронзительный. Чувствовал холодную, мертвую жадность чудовища.
Логовом оказалась огромная, полуразрушенная часовня, затерянная в самой чаще. Камни почернели от времени и влаги, крыша провалилась. Внутри, в центре, где когда-то был алтарь, лежал огромный, покрытый мхом и рунами камень. На нем – Светлана. Ее руки и ноги были прикованы к камню живыми, шипящими корнями черной смолы, что пульсировала по телу чудовища. Она билась, плакала, звала отца. Ее шуба была разорвана, обнажая тонкую рубашку и соблазнительные изгибы тела, но сейчас это было лишь воплощение уязвимости и ужаса.
Чудовище стояло над ней. Его костяные пальцы с крючьями скользили по ее щеке, оставляя царапины. Безгубый череп наклонился, синеватый огонь в глазницах пылал в сантиметрах от ее лица. Из черепа вырвался шипящий звук, похожий на втягивание воздуха. Оно готовилось к трапезе. К поглощению жизни.
– Нет! – крикнула Светлана, отчаянно, не надеясь на спасение.
– Öurbť Mümbrüæ! – прогремел ответ.
В дверной проем рухнувшей часовни ворвался вихрь теней. Он ударил в чудовище, сбивая его с ног. Костяное тело с грохотом рухнуло на каменный пол. Даккар вошел. Он шел по гниющим плитам, его руки пылали черным пламенем. Лицо было бледным, из носа снова текла кровь – цена за скорость и силу.
– Отпусти ее, – его голос был тихим, но наполненным нечеловеческой властью. – Твой цикл закончен.
Чудовище поднялось со скрежетом. Оно завыло, не от боли, а от ярости. Оно ринулось на Даккара. Костяные хваталки взметнулись.
Даккар не отступал. Он парировал удары вспышками темной энергии, заставляя кости трещать и чернеть. Он уворачивался с эльфийской грацией. Его заклинания били точно, разрывая связующую смолу, дробя кости. Это была дуэль не на жизнь, а на уничтожение. Магия Даккара против древней, одичавшей силы стражника, превратившегося в палача.
– S̈ïngî Řtä́! – Даккар сомкнул руки перед собой. Черное пламя сгустилось в шар и выстрелило вперед, как пушечное ядро. Оно ударило в центр костяной груди чудовища.
Раздался оглушительный треск. Кости разлетелись веером. Черная смола взорвалась липкими брызгами. Голова-череп с диким визгом отлетела в угол и разбилась о стену. Синеватый огонь в глазницах погас. Гора костей рухнула, рассыпаясь на части. Живая смола зашипела и застыла, превратившись в безвредную черную корку.

Даккар тяжело дышал, опираясь о колонну. Пот стекал по его лицу, смешиваясь с кровью. Он подошел к камню. Корни смолы, лишившись источника, ослабли. Он одним резким движением темного пламени пережег их. Светлана рухнула с камня, прямо в его руки. Она дрожала, как лист, рыдая, вцепившись в его плащ.
– Т-ты пришел… – всхлипнула она, поднимая заплаканное лицо. – Я звала… я думала…
– Я всегда прихожу, – тихо сказал Даккар, неожиданно для себя самого. Он осторожно снял с нее остатки черной смолы. – Но не всегда вовремя. Твой отец…
– Отец! – вспомнила она, ужаснувшись. – Он жив?!
– Гримуальд делает что может. Идем.
Он поднял ее. Она была тяжелой, теплой, живой. Она прижалась к нему, и он почувствовал ее сердцебиение – частый, испуганный стук жизни. Это был странный контраст с холодом смерти, которым он был окружен.
Гримуальд совершил маленький подвиг. Используя грязные тряпки, свой пояс, найденные в повозке остатки бинтов и отчаянное бормотание, он сумел остановить кровь Адриану. Князь был без сознания, бледен как смерть, но дышал.
Даккар уложил Светлану рядом с отцом в повозку. Она тут же прижалась к нему, гладя его холодную руку, шепча слова ободрения, которых он не слышал. Даккар впрягся в оглобли вместо убитых лошадей. Его эльфийская сила позволяла двигать повозку, хоть и медленно. Гримуальд толкал сзади, пыхтя и ругаясь.
Они шли всю ночь. Даккар вел их безошибочно, чувствуя выход из леса. Светлана не сводила с него глаз. Ее взгляд, еще недавно полный страха, теперь сиял благодарностью, восхищением и… чем-то более теплым. Более глубоким. Она видела его силу, его жертву, его холодную, но несомненную доброту. Видела кровь на его лице, усталость в его движениях. Видела спасителя.

На рассвете они выбрались из Чернолесья. Первые лучи солнца осветили дорогу. Адриан очнулся. Он слабо застонал, открыл глаза. Увидел дочь, живу, невредимую, сидящую рядом. Увидел Даккара, стоящего у повозки, вытирающего кровь с лица. Понимание пришло медленно, сквозь боль и слабость.
– Эльф… – хрипло произнес князь. – Ты… ты спас ее? И… меня?
Даккар кивнул, не глядя на него, глядя на восходящее солнце.
– Чудовище?..
– Упокоено.
Адриан Валирский закрыл глаза. Сложная гамма чувств отразилась на его изможденном лице: стыд за свои слова, неловкость, огромное облегчение и… признательность.
– Благодарю, – выдавил он. Слова дались ему тяжело, но они были искренними. – Я… я в долгу. Княжеский долг. Имение Валиров… всегда открыто для тебя. Любой гость… любой каприз… – Он посмотрел на дочь, которая смотрела на Даккара, не отрываясь. В ее глазах горел тот самый огонь, который не спутать ни с чем. Огонь влюбленности. Адриан вздохнул, но ничего не сказал. На этот раз.
Даккар почувствовал этот взгляд. Он обернулся. Золотистые глаза встретились с темными, сияющими. Светлана улыбнулась ему – робко, но так тепло, так ярко, что казалось, осветила весь серый рассвет. В этой улыбке была благодарность, восхищение и обещание… чего-то большего. Он быстро отвел взгляд, к горлу подступил незнакомый комок. Он лишь кивнул, сухо.
– Валиры в безопасности. Наша дорога здесь расходится. Грим, пошли.
Он повернулся и пошел прочь по дороге, не оглядываясь. Гримуальд поковылял за ним, оглядываясь на повозку, на Светлану, которая смотрела им вслед, пока они не скрылись за поворотом.
– Господин, – запищал кобольд, догоняя. – А мешочек с золотом? Хотя бы за спасение князя и красавицы? Княжна-то как на вас смотрела! Прямо съесть хотела!
Даккар не ответил. Он шел быстрее. Солнце вставало выше, но внутри него было странное смятение. Тепло ее взгляда… и холодная тень предчувствия. Он спас ее сегодня. Но что будет завтра? Он был Принцем Костей, Хозяином Тьмы. Его мир был миром смерти и одиночества. Ее мир – свет, жизнь, любовь. Их дороги сошлись на миг, спаянные кровью и ужасом. Но они не могли идти вместе. Он знал это. Как знал и то, что образ каштановых кудрей и темных, влюбленных глаз теперь навсегда останется в нем – еще одной незаживающей раной в его бессмертном, но таком израненном сердце. И где-то в глубине души, холодной и рациональной, уже шевелился червь сомнения: а не опоздал ли он все же? Не для нее ли? Не для себя? Но он гнал эти мысли прочь, глубже уходя в тень своего плаща. Впереди была дорога, болота, неупокоенные мертвецы и вечный шепот костей под ногами. Его дорога.

[LazyBirdie]

Часть 6

Дождь хлестал косо, ледяными иглами, превращая лесную тропу в коричневую жижу. Каждый шаг отдавался огненной болью в бедре. Тот проклятый костяной шип из прошлой стычки – он глубоко вошел, и яд, древний и мерзкий, медленно разъедал плоть и волю. Даккар оперся о мшистый ствол сосны, скрипя зубами. Перед глазами плыли черные пятна. "Умрешь тут, Принц Костей. Как последний пёс. И кости твои никто не упокоит. Иронично."
Мысль была горькой. Почему я? Почему всегда я? Потому что кто-то должен. Потому что страх людей перед смертью рождает чудовищ, а их страх перед теми, кто эти чудовища укрощает – еще больших чудовищ. Цикл. Бесконечный, как болотная трясина. Он с силой оттолкнулся от дерева, заставив себя идти. Цель была – Пень. Не просто пень, а Сердце Леса, Убежище. Место, где древние духи, друиды и сказочные твари, гонимые миром людей, находили приют. Говорили, там можно исцелить даже смертельную рану. Но попасть туда… это было испытание не для тела, а для души. И для понимания Леса.
Лес не любит чужаков, – думал Даккар, продираясь сквозь колючий кустарник, каждый раз вскрикивая от боли в ноге. А я – чужак вдвойне. Эльф, да еще и некромант. Несу в себе запах могилы и тлена. Лес почувствует. Или уже почувствовал. Он вспомнил Светлану. Ее каштановые волосы, теплый взгляд, полный благодарности… и неловкой, опасной надежды. Забудь. Твоя дорога – грязь, кости и шепот проклятий за спиной. Ее дорога – светлые залы и княжеские женихи. Скрещение путей – ошибка. Горькая, красивая ошибка. Боль в ноге слилась с новой, тупой болью в груди. Он застонал.
Именно тогда из-под корней огромного дуба, с шумом, похожим на смех грязной воды, высыпали они.
Лесовики.
Маленькие, по пояс Даккару, но коренастые. Кожа – как замшелая кора, зеленовато-бурая. Глаза – три штуки на морщинистых мордах, два по бокам, третий, поменьше, посреди лба. Все три – блестящие, злые, полные злорадного любопытства. Одетые в лохмотья из папоротника и грибных шляпок, они запрыгали вокруг него, тыча в него кривыми пальцами с ногтями-щепками.
– О-о-ой! – запищал один, с особенно длинным носом-****ом. – Гляньте-ка, братцы! Эльф-то какой! Весь в грязи, как свинюшка! И хромает! Ай да хромает!
– Пахнет! – завопил другой, с шишкой вместо носа. – Пахнет могилкой да червячками! Фу-у-у! Не лесной запах! Чужак! Чу-жак!
– Упал бы да и сдох! – засмеялся третий, плюхнувшись на корточки прямо перед Даккаром. – Лес чище был бы! Чи-и-ще!
Даккар остановился, опираясь на посох. Глаза его сузились. Боль и усталость сменились холодной яростью. Он мог бы… одним жестом. Связать их тенями. Или заставить корни дуба вцепиться в их противные зеленые ноги. Но что это докажет? Что он сильнее? Лесовики знали это. Их сила была не в магии, а в знании леса, в умении досаждать, путать следы, наводить морок. И в абсолютном отсутствии страха перед чем бы то ни было, кроме, может, своего Лесного Старшины.
– Отойдите, – прохрипел Даккар, стараясь, чтобы голос не дрогнул. – Я иду к Пню. Не мешайте.
Лесовики завизжали от восторга.
– К Пню! Слышали?! К Пню-у-у! – завопил Длинноносый. – Да кто ж тебя, падальщика, к Пню пустит?! Старшина сожрет! Друиды в дубы превратят! Ха-ха-ха!
– И ногу тебе отгрызут! – добавил Шишконосый, делая вид, что кусает воздух. – Отгрызу-у-у! И съем! С ядовитым шипом!
Даккар попытался шагнуть мимо. Лесовик с шишкой вместо носа ловко подставил ножку. Эльф пошатнулся, боль в бедре вспыхнула адским пламенем, он едва удержался, впиваясь посохом в грязь. Хохот лесовиков стал оглушительным.
И тут в воздухе разлилась музыка.
Нежная, пронзительная, зовущая куда-то ввысь, к солнцу, которого не было видно за тучами. Она обволакивала, обещала покой, забвение, вечную радость. Даккар почувствовал, как боль немного отступила, уступая место сладкой, опасной истоме. Лесовики замолчали, насторожив все три глаза.
На нижнюю ветку огромной липы, прямо над тропой, опустилась девоптица.
Она была прекрасна и чужда. Тело – женское, гибкое, с кожей цвета слоновой кости, облаченное в струящиеся одеяния из перьев и тумана. Но вместо рук – великолепные, переливчатые крылья, сложенные за спиной. Голова – гордая, с высокими скулами и огромными, миндалевидными глазами цвета лесной глубины. А вместо волос – ниспадающий каскад длинных, шелковистых перьев, переливающихся всеми оттенками золота и бронзы. Сирин. Или Алконост. Существо из старых сказок, чей голос мог увести в смерть или даровать исцеление. Ее глаза, полные древней мудрости и холодного любопытства, устремились на Даккара. Губы тронула легкая, насмешливая улыбка.
– О-о-о! – пропела она, и ее голос был подобен серебряным колокольчикам, смешанным с шелестом листьев. – Кого несет Лес на своих корнях? Не Принц ли Мрака, Повелитель Тлеющих Костей? Как низко ты пал, владыка теней! Хромаешь, как подраненный волк, и воняешь… о, как ты воняешь болью и ядом!
Лесовики снова захихикали, но уже тише, с опаской поглядывая на девоптицу.
Даккар поднял голову, встречая ее насмешливый взгляд. Усталость боролась с гневом и… странным ощущением. Ее голос, даже полный насмешки, был как бальзам. Он заглушал шепот яда в крови.
– Я иду к Пню, – повторил он, уже не надеясь. – Ищу исцеления. Или конца. Лесу, наверное, все равно.
Девоптица склонила голову набок, перья колыхнулись.
– К Пню? – пропела она снова. – Ты? С твоей черной душой и руками, пачканными в некромантии? Друиды возмутятся. Духи деревьев зашелестят гневно. – Она засмеялась, и этот смех был как падающие с веток капли после дождя. – Забавно! Очень забавно! Представь, Повелитель Трупов, молящий о жизни у Древа Жизни! Ха!
– Пусть не пущают! – смело пискнул Длинноносый лесовик. – Он чужак! Вонючий!
– Да! – подхватил Шишконосый. – И хромой! Нам его не надо!
Девоптица расправила крылья, осыпая всех вниз легким серебристым инеем. Лесовики ахнули и притихли.
– Молчите, глупые корнегрызы, – ее голос потерял насмешку, став властным и холодным. – Ваш смех – треск сухих веток. Его боль… его боль настоящая. Глубокая. Как трещина в древнем камне. – Ее крылья мягко взмахнули, и она спустилась ниже, почти касаясь ногами земли перед Даккаром. Ее огромные глаза впились в него, казалось, видя не только рану, но и все его прошлое, все сомнения, всю горечь. – Ты идешь к Пню не только за исцелением тела, Дитя Тьмы. Ты идешь за… пониманием? За тем, чтобы лес признал тебя? Не чужаком, но… частью? Даже такой?
Даккар не ответил. Что он мог сказать? Она видела насквозь. Эта мысль, глупая, детская – быть принятым не людьми, на них он давно махнул рукой, но этим древним, диким миром – она действительно теплилась где-то в глубине, под слоями цинизма. Как росток под камнем.
– Это безнадежно, – прохрипел он наконец. – Я то, что я есть.
Девоптица снова улыбнулась, но теперь в улыбке была тень… нежности? Сожаления?
– Лес принимает все, что живет по его законам, – пропела она. – Даже тени. Даже смерть – часть цикла. Твоя магия… она не природна. Она против естества. Но твоя воля… твоя упорная, глупая воля идти, несмотря на боль… – Она махнула крылом в сторону лесовиков. – Помогите ему, болотные прыгуны. Донесите до Ручья Звенящих Камней. Там ждите.
Лесовики переглянулись всеми тремя глазами. Они явно были не в восторге.
– А зачем нам? – буркнул Шишконосый.
– А что нам будет? – добавил Длинноносый.
Девоптица взметнулась вверх, ее крылья зашуршали, как шелк.
– Будет то, что будет! – пропела она уже издалека, ее голос растворялся в дожде и шелесте листвы. – Или хотите, чтобы я спела вам колыбельную? Вечную?
Лесовики затряслись. Видимо, "вечная колыбельная" звучала для них как смертный приговор.
– Ладно! Ладно! – завопил Шишконосый. – Поможем вонючке! Только побыстрее!
К Даккару подошли два самых крепких лесовика. Их прикосновение было неожиданно сильным и… не противным. Пахло мхом и грибами.
– Держись, костолом! – буркнул один. – И не облокачивайся сильно, а то нос откушу!
Они ловко подхватили его под руки, взяв на себя большую часть веса. Их маленькие ноги уверенно ступали по самой скользкой грязи, по корням, по камням. Движение стало возможным. Быстрым, почти летящим. Дождь бил в лицо, но боль отступала, уступая место ошеломлению. Помогают. Эти вонючие, вредные твари… и та высокомерная птица… помогают.
Они шли молча. Лесовики ворчали себе под нос, но несли аккуратно. Даккар смотрел на их зеленоватые затылки, на третий глаз, беспокойно бегающий по сторонам. "Чудовища". Люди назвали бы их так. Как и меня. Но у них есть свой кодекс. Свои страхи. Своя… странная милость. Он вспомнил слова девоптицы: "Твоя воля… упорная, глупая воля…". Может, в этом был ключ? Не в силе магии, не в титулах, а в простом, упрямом движении вперед, даже когда все против?
Они вышли к ручью. Вода бежала по гладким, разноцветным камням, звеня, как тысячи крошечных колокольчиков. Лесовики бережно усадили Даккара на плоский, теплый камень у воды.
– Жди, – сказал Длинноносый. – Больше не наша забота. И носа не кажи, больше не поможем! – Но в его трех глазах не было злобы. Было что-то вроде… удовлетворения от выполненного приказа? Или любопытства?
Они юркнули в кусты и исчезли. Даккар остался один. Звон ручья был целебным. Боль притихла, стала тупой, фоновой. Он ждал. О чем думал? О Светлане? О костяном чудовище? Об отце? Нет. Он думал о зеленых, трехглазых мордах и о прекрасном лике девоптицы. О том, что "чудовища" могут смеяться, бояться вечной колыбельной и… помогать. О том, что путь к Пню – это не только физическое расстояние. Это путь к пониманию, что границы между светом и тьмой, природой и магией, "своим" и "чужим" – гораздо тоньше и причудливее, чем ему казалось. И что его черная душа, его магия смерти – возможно, тоже часть какого-то большого, непонятного Леса.
Вода в ручье внезапно застыла. Звон умолк. Воздух сгустился, наполнившись запахом старой древесины, смолы и… силы. Перед Даккаром, словно вырастая из самой земли и воздуха, возник силуэт. Не человек. Не зверь. Древнее. Могучие ветви вместо рук, лицо, вырезанное временем и мхом на огромном, живом пне, глаза – как два глубоких омута, полных бездонного знания и тишины. Древо-Страж. Хранитель подступа к Пню.
Оно не говорило. Оно смотрело. Взгляд его проникал под кожу, в кости, в самую суть души Даккара. Взгляд видел некроманта, принца, изгоя, страдающего от яда, того, кого привели лесовики и о ком пропела Сирин.
Даккар не опустил глаз. Он встретил этот взгляд. В его серебристых глазах не было вызова, не было мольбы. Была лишь усталость, боль и… принятие. Принятие своей сути, своего пути, и того, что решение – не за ним.
Древо-Страж молчало вечность. Потом оно… отступило. Не шагом, а словно растворяясь, становясь частью леса позади. Перед Даккаром открылась тропа, которой не было секунду назад. Узкая, залитая странным, теплым светом, идущая вглубь, туда, где воздух звенел от древней магии и шепота листьев на забытых языках. Дорога к Пню.
Даккар встал. Боль была, но теперь она казалась просто досадным препятствием. Он сделал шаг на освещенную тропу. За ним, из кустов, донеслось тихое, уже беззлобное хихиканье. И где-то высоко в кронах – легкий, одобрительный перезвон крыльев, похожий на эхо Звенящего Ручья.

[LazyBirdie]

Часть 7

Город Крутогорск встретил Даккара запахом мокрой брусчатки, дешевой водки и страха. После целебных сил Пня его тело было цело, но душа по-прежнему ныла знакомой горечью. Он шел по грязной мостовой, Гримуальд семенил рядом, ворча на толкотню. Люди косились на высокого эльфа в черном, шарахались. Он привык.
– Опять этот городишко, – бурчал кобольд, – воняет луком и глупостью. И чего мы здесь забыли? Можно было обойти...
Даккар не ответил. Его взгляд уловил движение на главной площади. Толпа. Много толпы. И знакомый голос, зычный, полный праведного гнева, резал воздух:
– Видите лице сего исчадия?! – орал Отец Иларион. Он стоял на импровизированном помосте у позорного столба, облаченный в безупречно белые, хоть и поношенные, ризы. Его лицо пылало фанатизмом. – Дочь тьмы! Сеятельница скверны! Ведьма, что младенцев сушила да коровьи вымени портила!
К столбу была прикована девушка. Лет восемнадцати, не больше. Худенькая, в грязном, рваном платье. Лицо покрыто синяками и ссадинами. Русые волосы спутаны. Но глаза... Глаза были огромные, серые, полные не столько страха, сколько оглушающего ужаса и абсолютной беспомощности. Она не плакала. Она смотрела в толпу, как заяц на свору гончих. Рядом стояли двое городских стражников в потрепанных кирасах и человек в черном – инквизитор с холодными глазами и плетью на поясе. За помостом – еще десяток стражников, народное ополчение с вилами и дубинами. Силы Илариона заметно выросли после "подвига" в Гнилушках. Теперь он был не просто священник, а Гроза Нечисти, пользующийся поддержкой властей.
– Завтра на рассвете! – Иларион потряс кулаком. – Очистим землю огнем! Да восторжествует Свет!
Толпа взревела в ответ: «Сжечь! Сжечь еретичку!». Даккар почувствовал, как по его спине пробежали ледяные мурашки. Не от страха. От ярости. "Идиоты. Слепые щенки, лающие по указке пастуха". Он знал этот сценарий. Деревенская девчонка с задатками целительницы или просто нелюбимая соседями – и вот уже "ведьма". Иларион нашел себе новую жертву, чтобы укрепить власть и веру.
– Ох, беда, – прошептал Гримуальд, прячась за Даккара. – Опять его святейшество разошелся. И стражников много. Не наше дело, господин? Пойдем дальше?
Даккар не двинулся. Его взгляд встретился с взглядом девушки у столба. Всего на миг. В этих серых глазах он увидел не злобу колдуньи, а отчаянную мольбу существа, загнанного в угол. Увидел себя много лет назад – изгоя, отвергнутого за то, что осмелился знать "не то". "Не наше дело?" – эхо размышлений прозвучало в голове. "А чье? Их? Которые готовы сжечь ребенка за то, что у нее, возможно, молоко скисло? Илариона, который видит демона в каждой тени?"
– Это наше дело, Грим, – тихо сказал Даккар, поворачиваясь и уходя в переулок. – Вечером. Когда стемнеет. Нужно поговорить с "ведьмой".
Ночью тюрьма при городской управе казалась гнилым зубом на фоне звезд. Два стражника дремали у ворот. Еще двое – внутри, у камер. Даккар знал это, как знал расположение каждой щели в стене. Его тени скользили бесшумно, как дым. Один стражник у ворот вздрогнул, потер глаза – ему показалось, что тень шевельнулась. Второй захрипел и рухнул на землю, усыпленный легким прикосновением темной магии. Гримуальд, затаив дыхание, стащил с него ключи.
Внутри было хуже. Инквизитор в черном сидел на табурете у единственной камеры, где томилась девушка. Он не дремал. Он чинил плеть. Даккар действовал быстро и безжалостно. Тень сгустилась за спиной инквизитора, обволокла его рот и нос, лишив сознания за секунду. Стражник у двери даже не успел понять, что происходит – такой же темный удушающий кокон сковал его движения и волю. Они рухнули без звука.
Девушка в камере вжалась в угол, увидев черную фигуру в проеме. В ее глазах вспыхнул новый ужас – теперь перед ней был сам Демон, пришедший забрать душу до казни.
– Тише, – шепот Даккара был резким, но не угрожающим. Он открыл решетку не ключом, а жестом – металл скрипнул и прогнулся сам собой. – Я не причиню тебе зла. Скажи быстро: ты ведьма? Ты портила скот? Вредила людям?
Девушка, трясясь, отрицательно замотала головой. Слезы, наконец, хлынули из ее глаз.
– Н-нет! – вырвалось у нее хриплым шепотом. – Я... я знала травы... бабка Катерина учила... Помогала! Роды принимала, лихорадку снимала... А потом... у кума Степана корова сдохла... И у попадьи молоко прокисло... Они сказали – я сглазила... Иларион... он пришел... Допрашивал... – Она всхлипнула. – Говорил, признайся, и бог простит... Я не призналась... Тогда он... – Она указала на синяки. – Сказал, демон во мне силен... Завтра сожгут...
Ее история была банальной и страшной в своей предсказуемости. Целительница, знахарка – всегда первый кандидат на костер в годы неурожая или падежа скота. Илариону нужен был громкий процесс, жертва, чтобы утвердить свою власть и "очистить" город. Даккар сжал кулаки. "Фанатик. Опаснее любого упыря".
– Как зовут?
– Марья... – прошептала девушка.
– Хочешь жить, Марья?
Она кивнула, бешено, отчаянно.
– Тогда слушай внимательно...

План был рискованным, почти безумным. Силы Илариона были велики: десяток стражников, ополченцы, сам он с его посохом Света. Пробиться силой – самоубийство. Нужна была хитрость. Диверсия. И удача.
Удача пришла в лице кареты с гербом Валиров, остановившейся у постоялого двора "Три медведя" как раз тогда, когда Даккар выходил из тюрьмы. Из кареты вышла она. Светлана Валирская. В дорожном платье, подчеркивающем ее пышные формы, с капюшоном, откинутым с каштановых волос. Ее глаза, большие и темные, сразу нашли Даккара. В них вспыхнула радость, смешанная с тревогой.
– Даккар! – Она почти подбежала к нему, не обращая внимания на ошеломленных прохожих и ворчащего Гримуальда. – О Тенсес, это ты! Мы с отцом проездом, в столицу... Что случилось? Ты бледный...
Он быстро огляделся и оттащил ее в тень арок постоялого двора. Говорил быстро, четко, без прикрас. О Иларионе. О Марье. О готовящейся казни. О своей невозможности действовать в одиночку.
Светлана слушала, ее лицо становилось все серьезнее. Страх сменился гневом, потом решимостью.
– Этот... поп! – прошипела она, сжимая маленькие кулачки. – После того, как ты спас нас в лесу! Он осмелился?! И эту девчонку... Марью... сжечь?! Нет, Даккар, этого не будет! Что делать?
План родился стремительно. Он использовал то, что было под рукой: статус Светланы, ее красоту, неожиданность и... специфические таланты Гримуальда.
Рассвет окрасил небо в грязно-розовые тона. Площадь перед управой снова заполнялась народом. Посередине уже сложили костер. Иларион стоял на помосте, читая молитву, его лицо сияло торжественной жестокостью. Марью, бледную как смерть, в грязной рубахе, вели к столбу. Толпа гудела, как разбуженный улей.
Вдруг на площадь влетела роскошная карета с гербом Валиров! Она остановилась резко, едва не задавив пару зевак. Дверца распахнулась, и на ступеньку встала Светлана Валирская. Вся в бархате и мехах, несмотря на утро, ослепительно красивая, с гневом, пылавшим в глазах. Ее звонкий голос, усиленный магией или просто яростью, перекрыл гул толпы и молитвы Илариона:
– Отец Иларион! – прогремела она, указывая на священника. – Как вы СМЕЕТЕ?!
Все остолбенели. Иларион осекся, его рот остался открытым. Светлана сошла на землю и пошла к помосту, ее плащ развевался за ней как знамя.
– Эта девушка – моя дальняя родственница! – заявила она, подходя к столбу и обнимая дрожащую Марью. Толпа ахнула. – Марья Валирская! Отданная на воспитание в глухую деревню! Ее обвиняют в колдовстве? Это поклеп! Оскорбление чести Дома Валиров! Я требую немедленного освобождения и расследования этого беззакония! Где староста?! Где бургомистр?!
Смятение было полным. Имя Валиров, княжеский герб, ярость и уверенность прекрасной княжны – все это ошеломило толпу и стражу. Староста, толстый мужик, вылез из толпы, заикаясь:
– К-княжна... мы не ведали... Иларион сказал... ведьма...
– Иларион ОШИБСЯ! – парировала Светлана, сверкая глазами на священника. – Или он намеренно порочит честь моего рода? Отец мой, князь Адриан, будет весьма заинтересован узнать об этом!
Иларион побагровел. Он видел ловушку, но не мог сразу сориентироваться. Княжеская дочь! Обвинение в клевете на род! Это было выше его сандалий.
– Княжна... – начал он, пытаясь вернуть праведный пыл. – Не обманывайтесь! Демон в ней хитер! Он может принимать лики родни...
– Молчать! – властно перебила его Светлана. – Освободите ее немедленно! Или я прикажу моим людям... – Она многозначительно посмотрела на карету, из которой уже вышли двое здоровенных верховых в ливреях Валиров, нанятых у постоялого двора за бешеные деньги Гримуальдом.
В этот момент, пока все внимание было приковано к спектаклю на помосте, пока стражники растерянно переглядывались, а Иларион пытался что-то бессвязно выкрикнуть, Даккар действовал. Тенью он скользнул к задней стене управы. Его пальцы коснулись камня. Древние эльфийские руны, тихий шепот некроманта – и камень поддался, рассыпавшись в мелкий щебень, открыв лаз в подвал. Это был старый ход, о котором он узнал от Гримуальда, промышлявшего в городе слухами.
Через минуту он был в камере, где только что была Марья. Через еще одну – вывел переодетую в плащ Светланы Марью, и схожесть силуэтов в суматохе сработала, через дыру в стене в темный переулок, где их ждал Гримуальд с двумя оседланными лошадьми.
Они скакали прочь из Крутогорска, оставляя за собой переполох на площади. Светлана присоединилась к ним на выезде из города. Они остановились у лесного ручья, за которым начиналась глухомань, не подвластная Илариону.
Марья, все еще дрожа, но уже с надеждой в глазах, смотрела на своих спасителей.
– Спасибо... – прошептала она, глядя на Даккара, потом на Светлану. – Я... я не знаю...
– Иди, – сказал Даккар, указывая на лесную тропу. – Иди глубоко. Ищи Пень. Скажи, что тебя послал Принц Костей. Там помогут. Там твои знания трав будут в чести, а не на костре.
Девушка кивнула, бросила последний взгляд на город, где ее чуть не сожгли, и скрылась в зеленой чаще.
Светлана подошла к Даккару. Утреннее солнце играло в ее каштановых волосах.
– Вы рисковали, – сказала она тихо. – Из-за нее. Из-за незнакомки.
Даккар смотрел на тропу, по которой скрылась Марья.
– Кто-то должен, – ответил он, эхом своих старых мыслей. – Иларион... он теперь возненавидит тебя тоже.
Светлана усмехнулась, гордо подняв подбородок.
– Пусть ненавидит. Я – из Валиров. Мне не привыкать к завистникам и врагам. – Она помолчала. – А вы... вы снова уйдете?
Даккар встретил ее взгляд. В этих темных глазах была все та же влюбленность, смешанная теперь с восхищением его поступком и грустью от предстоящей разлуки. Он видел дорогу перед ней – светлую, полную возможностей. И свою – темную, опасную, одинокую.
– Моя дорога всегда ведет прочь, княжна, – сказал он, уже поворачиваясь к своему коню. – Но... спасибо. За помощь. За... храбрость.
Он вскочил в седло. Гримуальд уже ждал, держа повод его лошади.
– До свидания, Даккар, – сказала Светлана, и в ее голосе дрогнуло. – Будьте осторожны.
Он кивнул, не в силах сказать больше. Теплота ее взгляда обжигала сильнее любого костра Илариона. Он развернул коня и уехал в лес, не оглядываясь, чувствуя, как ее взгляд провожает его, пока он не скроется из виду. Гримуальд ехал рядом, бормоча:
– Ну хоть золотишка с княжной за помощь смышленая Марька прихватила... Ой, то есть... благородное вознаграждение! На вино, господин! Чтобы запить всю эту людскую глупость и... эээ... светлую грусть!
Даккар не ответил. Он думал о серых, полных ужаса глазах Марьи у столба. О фанатичном блеске в глазах Илариона. О теплом, влюбленном взгляде Светланы. Огонь фанатизма и огонь чувств. Оба могли сжечь дотла. Но один лишь сеял смерть. Другой... другой согревал, пусть и на мгновение, его вечно холодный путь. Он встряхнулся, глубже надвинув капюшон. Впереди были болота, неупокоенные мертвецы и вечный шепот костей под ногами. Его дорога. Дорога Принца Костей. Но теперь в его холодном сердце горел еще один маленький огонек – память о каштановых волосах и смелости, которая осмелилась бросить вызов целому городу ради незнакомки. И этот огонек, казалось, отгонял тьму чуть лучше, чем любая магия.